Ее письмо, которое я получил на мысе Доброй Надежды, больно меня ранило… Но теперь мне представляется, оно было к лучшему.

— Совершенно верно. Разумный ты у меня, сынок, — сказал сквайр, оборачиваясь и крепко пожимая руку сына. — Давай я еще скажу тебе, что сам услышал на днях, когда ездил на собрание мировых судей. Там все говорили, что она была помолвлена с Престоном и бросила его.

— Я не желаю слышать о ней ничего дурного; пусть у нее есть определенные слабости, я никогда не забуду, как когда-то ее любил.

— Ну что же, может, ты и прав. Я-то ведь был не слишком суров в этом деле, Роджер? Бедный Осборн! Зря он так таился от меня. Я пригласил твою мисс Синтию сюда с визитом, да и маменьку ее тоже — на деле-то я не такой уж свирепый. Вот только было у меня в жизни одно-единственное желание: чтобы Осборн женился, как подобает отпрыску древнего рода, а он отыскал себе эту француженку без всякой родословной, только с…

— Да бог с ней, с ее родословной! Ты посмотри, какова она сама! Меня очень удивляет, папа, что ты не ценишь ее смиренный и нежный нрав.

— На мой вкус, она даже и собой-то не больно хороша, — гнул свое сквайр — он боялся в очередной раз услышать весь набор аргументов, с помощью которых Роджер пытался убедить его относиться к Эме как должно, с любовью и почтением. — Вот твоя мисс Синтия — та была красотка, этого у нее не отнимешь! Нет, подумать только, оба моих сына наплевали на отцовские пожелания и выбрали себе девиц ниже себя положением — и ни один из вас даже и не взглянул на мою малышку Молли! Признаюсь, в былые времена я бы, может, и разгневался на вас за такой выбор, но эта девочка сумела отыскать дорожку к моему сердцу в отличие от этой француженки и той, другой.

Роджер не ответил.

— Не понимаю, почему ты не хочешь присмотреться к ней. Я-то теперь стал куда терпимее, да и ты не наследник в отличие от Осборна — а тот взял и женился на служанке! Как думаешь, не стоит ли тебе обратить свои мысли к Молли Гибсон, Роджер?

— Нет! — отрывисто ответил Роджер. — Поздно, слишком поздно. Прошу, не будем больше говорить о моей женитьбе. Это и есть то самое поле?

Вскоре он уже обсуждал с отцом, на что лучше употребить участок — на луг, поле или пастбище, причем столь увлеченно, будто знать не знал никакой Молли и не любил никакой Синтии. Сквайр же был далеко не в столь приподнятом настроении и без особой охоты участвовал в разговоре. А в конце сказал apropos de bottes: [101]

— А тебе не кажется, Роджер, что ты смог бы ее полюбить, если постараешься?

Роджер прекрасно понял, что имеет в виду его отец, но в первый момент хотел было сделать вид, что не уловил смысла его слов. И все же после долгой паузы тихо произнес:

— Я не стану стараться, отец. Давай оставим это. Я уже сказал — слишком поздно.

Сквайр в таких случаях склонен был вести себя как ребенок, которому не дали желанную игрушку; время от времени он вспоминал слова Роджера и вновь переживал разочарование, а потом принялся винить Синтию в том, что Роджер потерял интерес к представительницам прекрасного пола.

Так уж вышло, что в последнее утро своего пребывания в Холле Молли получила первое письмо от Синтии, то есть миссис Хендерсон. Дело было перед завтраком, Роджер куда-то ушел, а Эме еще не спустилась; Молли сидела в одиночестве в столовой, где уже был накрыт стол. Она как раз дочитала письмо, когда вошел сквайр, и тут же радостным голосом поведала ему последние новости. Но потом взглянула сквайру в лицо и чуть не прикусила язык, поняв, что не следовало произносить в его присутствии имя Синтии. Сквайр выглядел подавленным и раздосадованным:

— По мне, так лучше бы вообще больше никогда про нее не слышать. Как она исковеркала душу моему Роджеру! Я тут полночи пролежал без сна, и все из-за нее. Ты только подумай, мой сын теперь заявляет, что никогда не женится, бедняга! Насколько было бы лучше, Молли, если бы кто-то из моих сыновей обратил внимание на тебя! Я именно это и сказал Роджеру только вчера, что хотя и хотел бы, чтобы он женился на ком-нибудь, кто положением повыше тебя… Да бог с ним… что уж теперь… Он сам сказал — слишком поздно. Но не упоминай больше при мне имя этой вертихвостки — уж прости меня, деточка, за такую прямолинейность. Я знаю, что ты любишь эту легкомысленную барышню, только поверь старику на слово: ты стоишь сотни таких, как она. Вот когда бы еще и молодые люди думали то же самое, — пробормотал он, подходя к боковому столику, чтобы нарезать окорок.

Молли же тем временем разливала чай, а в сердце у нее бушевала буря, лишив дара речи. Лишь огромным усилием удалось ей сдержать жгучие слезы. Она чувствовала, в каком ложном положении находится в этом доме, который раньше считала почти родным. Мало было недомолвок миссис Гудинаф, теперь и сквайр намекает на то (по крайней мере так это рисовалось ее чуткому воображению), что предложил Роджеру взять ее в жены, а тот отверг саму мысль об этом: у нее была одна лишь радость, равно несказанная и невыразимая, что нынче же утром она уезжает домой. Когда Роджер вернулся с прогулки, ее все еще обуревали эти чувства. Он сразу же заметил, что Молли чем-то расстроена, и мечтал вернуть себе прежнюю привилегию — спросить ее об этом на правах друга. Но все последние дни она слишком подчеркнуто держала его на расстоянии, и он не чувствовал себя вправе обратиться к ней с прежней братской прямолинейностью, особенно сейчас, ибо видел, как старательно она скрывает свои чувства: с лихорадочной поспешностью глотает чай, берет из рук слуги кусок хлеба, но только затем, чтобы раскрошить по тарелке. При таких обстоятельствах оставалось только одно — поддерживать застольный разговор; и он, как мог, содействовал ее усилиям, пока не спустилась Эме, расстроенная и озабоченная: мальчик плохо спал ночью, — похоже, ему нездоровилось; только сейчас он забылся беспокойным сном, в противном случае она бы его, конечно, не оставила. За столом тут же поднялась буря. Сквайр оттолкнул тарелку и не проглотил более ни куска; Роджер попытался вытянуть из Эме что-то более конкретное, но та